Комментарии

В России уже с 1876 года русский текст Синодальной Библии непрерывно исполняет на своих гастролях соло. Этому переводу рукоплещут, но некоторые за него голосуют ногами. Его чтят. Но и ругают. На сцене уже появились «конкуренты», которые вот-вот да уже испытывают на прочность монополию синодального перевода. Но, тем не менее, другие тексты так и не упрочняются в сознании российских читателей: не получается даже дуэта. И вот, 1 июня 2011 года начались первые продажи нового перевода Священного Писания на русском языке («Библия. Современный русский перевод») издательства Российского Библейского Общества (РБО). Это стало знаменательным (хотя в медиальном плане и вялым) событием для христиан нашей необъятной страны.

С одной стороны, скажет кто-то, давно уже пора. У американцев каждые несколько лет появляется новый перевод Библии на английский язык. Вполне можно задать резонный вопрос: почему в России вообще так мало переводов Библии, выполненных профессиональными переводчиками? Наверное, дело в том, что такой перевод резонно ожидался со стороны русской православной церкви. Ведь если тот или иной протестантский союз будет иметь свой перевод Библии, этот текст в каком-то смысле слова будет обречен стать «местечковым». Т.е. сектантским. А если принять во внимание миссионерские амбиции протестантов, то с таким текстом будет весьма трудно заниматься благовестием. Русским христианам нужен один консолидирующий перевод!

Один?!

С другой стороны… А с другой стороны можно обратить внимание на то, как сильны установки, привычки и традиции не только в РПЦ, но и среди евангельских христиан. Ведь чтобы разобраться в греческих Альфа и Омега нужно иметь достаточно профессиональных кадров, чтобы осуществить процесс перевода на уровне достойного общественного внимания. Поэтому и занимались переводом на русский язык в основном светские специалисты-филологи и несколько православных священников-энтузиастов.

Кто-то считает, что по сравнению с синодальным текстом новый перевод является литературной безвкусицей. Однако такие комментаторы не знают, что еще в конце XIX века подобные суждения высказывались и в адрес синодального проекта. Текст синодального перевода выполнен фактически дословно, сохраняя своеобразие греческих и еврейских синтаксических конструкций, которых уже нет в современных переводах на другие европейские языки. И вряд ли можно говорить о некотором высоком литературном штиле этого столетнего деда. Послания апостола Павла, например, явно не блещут литературной изысканностью. Это просто письма, а не «Илиады» Гомера. И как письма их и надо воспринимать.

Другое дело, что христианский читатель, наизусть выучивший синодальный текст и усиленно отказываясь от привычного текста, как будто бы теряет свою религиозную идентификацию. Для него привычный текст своего рода магическая формула. Измени формулу и теряется сакральность восприятия текста. Силы текста. А для человека, который знает многие отрывки наизусть, ему что делать? Переучивать их?

Другая существующая проблема, как видно из СМИ, заключается еще в том, что, например, сами православные просто боятся возможного перевода литургии на русский язык. А вместе с этим и гипотетического благословленного иерархией РПЦ МП признанного церковного перевода. Ведь подобный «проект», считает священноначалие РПЦ, расколет церковное общество! Поэтому единообразие и формальное подчинение центру намного важнее для православных архиереев, чем единство в многообразии.

Поэтому центр тяжести данной проблемы, как мне кажется, лежит именно в этом. Одна из имперских особенностей нашего далеко еще не демократичного общества заключается в восприятии политической власти через призму, как бы я сказал, «политического монизма». И это восприятие церкви и ее власти стало основной особенностью ранней христианской истории в период царствования Константина.

С позволения читателя я уйду ненадолго в сторону и снова вернусь к обсуждению предмета этой статьи. Именно Игнатий Антиохийский несет историческую ответственность за концептуальное оформление идеи «монархического епископата». Согласно такому воззрению на устройство церкви, христианская община должна быть возглавляема епископом, который предстоит как бы вместо Христа среди верующих. Под епископом находятся пресвитеры (священники), а под пресвитерами диаконы. Так зародилось «единовластие/единоначалие» епископа, т. е. «монархия» в церкви.

По причинам нам неведомым Игнатия мало беспокоила небиблейская составляющая этого монархического восприятия епископа. Ведь в Новом Завете епископ и пресвитер суть одно лицо. Но это монархическое понимание власти уже было в империи. И для ранней церкви ее было так легко копировать! Поэтому неудивительно, что сам Константин «равноапостольный» также стремился подчинить христианскую церковь, которая уже распространилась и на востоке, и на западе, монархической структуре своего царствования. В действительности, Константин просто использовал церковь. Ему нужна была объединяющая унифицированная идеология. И он ее нашел. Во время проведения первого Никейского Собора, которому он покровительствовал (325) он убивает своего сына Криспа и жену Фаусту (326). Он продолжает чеканить языческие образы на монетах. Сам он умирает арианином. И всю жизнь он стремился привязать церковь на рычаг «политического монизма», который является сущностью языческой империи того времени.

Как читатель может догадаться, «политический монизм» был настолько характерен для понимания власти в империи, что многие церкви в скором времени стали полагать средоточие здравия и успеха церкви в видимой фигуре единоначальника, т.е. епископа (у протестантов-харизматиков особого «помазанного пастора»). В мире же – императора или президента. В нашем обществе мы также полагаем центр в один орган официального союза или братства. В России мы хотим иметь одну церковь. Одного патриарха. (Или один баптизм). Одну Библию. Однако Новый Завет указывает на то, что единство христиан не связано исключительно с одним переводом Библии или с одной официальной церковью (хотя она и так Одна). Для Павла единство начинается с одного Господа, одной веры, одного крещения (Еф 4:5). Т.е. нас объединяет учение, а не призрачный и увядающий образ человека. Бог есть Троица. Это не монада, а общение Трех Лиц. Власть Бога – это власть консолидированных Трех Воль в Божестве. Не таковым ли должно быть и человечество?

Поэтому не стоит бояться дерзать делать новые переводы Священного Писания. Пусть и местечковые. Пусть и сектантские. Не стоит бояться экспериментировать. Российским христианам нужно серьезно заниматься переводческой деятельностью. Об этом нужно говорить на разных уровнях. Иначе, окунувшись в волокиту миссионерского активизма, мы просто перестанем видеть ту историческую, филологическую и в конечном счете богословскую палитру, которую предлагают нам библейские художники Святого Слова. Т.е. Библии.

Виктор Шленкин,
"Баптисты Петербурга" www.baptist.spb.ru