Комментарии

Обыватели наконец-то все больше и больше узнают инсайдеровские подробности в отношении приобретения пресловутых 35 процентов акций «Опеля». Что там из него получится — гибрид ВАЗа или «Волги», нам неизвестно. Хотя мы все равно не узнаем истинных целей политики нашего руководства, тем не менее в этом поступке есть что-то закономерное и характерное для истории культуры и промышленности России.

Всем известно, как создавалась наша «классика». На базе «FIAT 124» в 1966 году был создан Волжский автозавод, который стал выпускать наш народный «Жигули» ВАЗ 2101. В то время в выборе этой модели Советский Союз руководствовался не только идеологическими соображениями (как, например, наладить отношения с коммунистами Италии), но и практическими, поскольку в то время данная модель «Фиата» стала «автомобилем года» в Европе. Автомобиль был к тому же весьма практичным. Его несколько адаптировали и наладили запуск конвейера. То же можно сказать, кстати, и о политике Петра Великого, который не только копировал, но и приглашал западных гостей для модернизации экономической и культурной жизни Российской Империи.

Мы уже писали в одной из наших статей об этой исторической закономерности. То же самое мы говорили о футболе, который был реанимирован тогда, когда сборную России и ФК «Зенит» возглавили голландские тренеры-варяги. И вот недавно один мой немецкий друг как-то заметил, что будь-то наши производственные цехи, котельные, жилищные здания, дороги, башни – все это сделано с явно отсутствующим чувством эстетики и вообще профессионализма. Другое дело, восхищался он, у нас в Европе. Обычная реакция в таком разговоре, это валить все на «совок». Ну да, попинать Советский Союз наша общественность всегда «легка на ногу». А в Советском Союзе мы пинали самодержавие. В действительности такая проблема в России существовала и до прихода к власти большевиков. Например, Леонид Радзиховский, вдумчиво-циничный независимый журналист, считает, что здесь дает о себе знать наличие какой-то исторической генетики. Мол, в душе мы все аскеты, нам ничего самим не надо, сидели бы себе, да и сидели в землянках. Но если мечи да сабли ковать, тут мы можем за родину постоять. И качественно. Для своей страны нам и себя не жалко. Наша оборонка на самом деле единственная отрасль, которой нам можно похвастать и с которой западникам нужно конкурировать на равных (хотя кто-то из историков возьмет да буркнет, что что-то мы и у немцев забрали). Но почему все-таки для самих себя любимых ничего не получается?

Как кажется, все опять же сводится к этике труда. Напрасно мы в своих марксистско-ленинских учебниках по истории обвиняли и мрачно описывали все пороки западного материализма. Запад был гораздо более «идеологическим», нежели тот же СССР. Только «идеологии» Запада были более многочисленными и разнообразными. У СССР была одна, а у них, капиталистов, много! Вещизм, ставший религиозным фетишизмом, стал чем-то характерным для советского сознания в 1980–90-ые годы. Запад же был более прагматичным в отношении вопроса прибыли. Все, что пользовалось интересом и являлось необходимостью для населения, запускалось в производство и оборот. Поскольку же у россиян в целом в то время в головах преобладал идеологическо-религиозный вакуум, западный «вещизм», включая и киноиндустрию, стал религией нашей современности. Мы повторили, в принципе, ту историческую ситуацию, которая сложилась при Петре Великом. С теми или иными оговорками можно утверждать, что западничество с его HiTech World (мир высоких технологий) стал новым вожделенным будущим, который нужно непременно превзойти. Раньше мы хотели построить коммунизм, теперь же нужно создавать новые заводы для развития отечественной автопромышленности. «Булавами», «Тополями», газом и нефтью имперское сознание уже в XXI веке легко не успокоить. Поэтому будем опять закидывать их всех шапками, сшитыми по последнему писку нанотехнологий.

Ох, да и не было б этого имперского самосознания! Но великая и долгая история со своими тенями великих князей и цесаревичей не дает нам так легко забыться. Петр правильно сделал (а сегодня Герман Оскарович Греф), что решил учиться у европейцев технологиям (в конце XVII — начале XVIII века). Однако осталось нечто такое, что по-прежнему тянет Россию к землянкам, избам, самоварам и лаптям. Это прежде всего религиозное самосознание. Как сказал Николай Бердяев, такое сознание у русского человека весьма аскетично и апокалиптично. Русскому человеку дела нет до этики труда. Поскольку традиционные религиозные институты всегда предлагали простому человеку «слишком идеальный» (монашеский) путь развития, он, что естественно по природе, стал довольствоваться лишь заступнической ролью церкви, ее религиозными услугами. «Куда уж мне?!», думал русский мужик, да водку пил… Таким образом, поняв, что до монашеского призвания и святости ему далеко (эта святость у русских асcоциируется исключительно с отрешенностью, отшельничеством и постоянной молитвенностью), русский человек увидел в церкви исключительно сервис: услуги по ходатайству в целях умилостивления Бога за земные пороки и смертные грехи трудящегося человека. А экономика в таком феодальном государстве как Русь была исключительно земледельческой: посеяли и поели. При этом что-то вывозили на экспорт: пушнину, лес, деготь, поташ, кожи, канаты, холсты. А сегодня нефть и газ. Мало что изменилось спустя несколько веков. И только тогда, когда были привлечены иностранные гости, ремесленники и купцы, жизнь на Руси оживилась и забурлила. Забурлила, успокоилась и достигла своего коллапса в 1917 веке.

Европеизация России, которая так или иначе была выполнена Петром Великим, достигла максимума только во внешней своей форме. Дело не в немецких платьях или париках. Дело в идеологической матрице. Исторически русский человек ставил перед собой далеко не выполнимые задачи: видение Царствия Бога (или самого Бога) в нынешней жизни (традиция исихазма), полное его обожение благодаря монашеству или стяжение Царствия Божьего на земле (коммунизм). Поэтому человек из-за таких установок был глубоко пассивен к освоению земного пространства. А истина намного ближе. Запад (который я вовсе не идеализирую) во времена Реформации (1517 г.) смог понять, что призвание человека не ограничивается созерцанием фаворского света, а праведность Библии – лишь монашеским перфекционизмом. Можно быть праведником, будучи кузнецом или купцом. Потому что эта праведность прежде всего связана с участием человека в завете, договоре с Богом.

Нет ничего уничижительного для России в том, что она повторяет свою историческую традицию: учится у Запада, покупает у нее технологии и берет на вооружение те или иные достижения в различных областях научных изысканий. Другое дело, что мы остаемся упрямыми византийцами. К величайшему сожалению, россиянам трудно понять, что без осознания важности духовной культуры Библии мы никогда сами не сможем достичь того, чего достигли европейцы, которых мы так безжалостно клянем в течение всего нашего исторического века. Духовность – это не эскапизм (бегство от мира), это исполнение своей священнической функции, которая заключается в обладании миром, хозяйственном (экономическом!) владычестве над всем живым (Бытие 1:28). Это не эксплуатация, а мудрое пользование в благодарении.

В том, что мы приобретаем акции «Опеля», нет ничего плохого. Мы продолжаем учиться, коли сами не можем наладить свою автопромышленность. Однако, если мы будем думать, что капитализм ограничивается сверхприбылью, а не внутренней самоотдачей, самим трудом, желанием увидеть в своем труде еще и служение, мы никогда не сможем выбраться из пока еще совковой модели примитивного капитализма «купли-продажи». Философия же Библии позволяет и благословляет нас использовать весь потенциал, который нам предлагает творение. В нем человек занимает не пассивную созерцательную функцию потребителя, но деятельного со-творца.

Виктор Шленкин, "Баптисты Петербурга"